Дорога на яйлу - Страница 37

Учительница растерялась. Да, она слышала краем уха, что есть такая штука, как равноправие. И даже иногда поучала чем-то таким детей. Но – чтоб равноправие касалось и ее тоже?!

– Не говорит, – пояснил Володя. – Это просто звуки. Официальный стиль называется. Это когда очень хочется сказать правду. Но не можется. Вот и говорит ни о чем.

– Ну, скажи ты за директрису! – простодушно предложил Типун.

Володя озадаченно глянул на бандита.

– Ты не знаешь, – наконец понял он. – Ну, знай отныне: правда – это очень страшно. Оно тебе надо? Или кому бы то ни было? Директриса не просто так официальным стилем пользуется. Она боится сказать… невзначай.

– А, не пугай! А то мы чего-то не знаем? Вроде всё испробовали… и всех…

– Ну-ну. Сам попросил. А кому, как не тебе, было сказано: тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман? А?

– Пушкин, что ли? – неуверенно пробормотал Типун.

– Гёте? – предположила более образованная учительница, решив посоревноваться в грамотности с лоботрясами-учениками.

– Не помню. Может, Люмер Царственный…

Он принял позу, забавно смахивающую на фундаментальную стойку руководительницы школы, подумал мгновение – и заговорил, тщательно дозируя громкость, чтобы всем было слышно, но основному, так сказать, докладчику не мешало:

– Ну что, уроды, пришли? Ну и для чего?! Учиться вы не хотите и не будете – тяжело! И любознательность в таких вот природой не предусмотрена. Но все равно прётесь в школу зачем-то! И тащите сюда свою звериную жестокость, и разгильдяйство, и тупость! И надо бы за такое или выгнать вас всех, или пришибить – а нельзя! Учителям всё запрещено! Ну, раз пришли, то получайте! Стойте теперь в праздничных костюмчиках на холодном ветру, час до построения да еще два потом, мучайтесь от боли в суставах – потому что мне нравится поучать! И еще мне нравится, когда меня слушают молча! А чего вы хотели? Привыкайте, милые! Вам всю жизнь определено стоять, молчать и слушать! А еще вы встретитесь здесь со всякой грязью и дрянью жизни, которую сами же сюда и тащите – и должны как-то приспособиться! Дома от дряни стены защищают – а в школе от нее никуда не денетесь, потому что она внутри! И по жизни – тоже! Так что привыкайте, подстраивайтесь. А мы вас защищать не станем, нам за это не платят, нам за уроки платят. И бандиты вокруг школы крутятся. Ничего, приспосабливайтесь! Бандитов мы сами боимся – но живем же как-то, работаем! Но смотрите мне, не вздумайте считать школу бандитским притоном! Школа – храм знаний! Учите новое каждый день! Всё сложнее! Всё больше! Учителя знают только свой предмет – а вы должны знать каждый! Ну и что, что в жизни иное требуется? Ну и что, что знания устарели? Учите все равно! Только помните – учителя в этом деле не помощники! Мы и сами толком не знаем, как учиться. Да и никто не знает. Так что сами, сами… И заодно привыкайте не думать, для чего это надо – всё равно не додумаетесь! А чтоб не повеситься от тоски и печали, учитесь находить хорошее во всём – даже в школе! Не получается найти – придумывайте! Врите без стеснения, что школа – самое счастливое время в жизни! Только – красиво врите, чтоб самому поверилось! Примерно вот так…

Володя огляделся – все были впечатлены. Замечательно. Вот только директриса замолчала чего-то, наверно, соображала, как отреагировать на вид затылков вместо привычных сонных лиц.

Он поднял лицо к небу, вскинул руки, прикрыл глаза…

– И в сентябрьский день погожий, и когда метет февраль, школа, школа, ты похожа на корабль, плывущий вдаль… – зазвенел его голос.

Конечно, это надо бы петь хором, голосов этак на сто. Ничего, он запросто мог возместить количество мощью своей глотки!

– Капитанами ль мы станем, звездолеты ль поведем! – самозабвенно выводил он, забыв обо всем на свете.

– … никогда мы не оставим человека за бортом! – вдруг поддержал его мягкий женский голос, грудной, чарующий, необыкновенно богатый.

Он недоуменно развернулся. Эвелина стояла рядом и потаенно улыбалась ему самыми краешками губ, самой загадочной глубиной своих удивительных глаз. И она протягивала к нему свои нежные тонкие пальчики. Никто не понял, не догадался, что это значило – только он, только она. Никто не понял, почему голос девушки окрасился нежностью, когда он бережно взял ее ладони в свои.

Они медленно шли к школе, глядя друг другу в глаза, и пели. Глупо, конечно – но никто не решился обсмеять. В простых и вроде бы привычных словах песни гремели, метались и рвались на волю такие незнакомые и мощные чувства, что слушателей запросто могло прошибить на слезу. Да и прошибло, кстати: учителя шмыгали носами и отворачивались, завуч по учебной части в открытую прослезилась, и даже директриса слушала с недоверчивой улыбкой. Что называется, повезло: начало песни как раз совпало с окончанием ее речи. Получилось, как будто так и было спланировано: выступление директрисы закончить песней о школе. А иначе б не сносить им головы.

– Друзья? – шепнула ему возле школьного крыльца Эвелина.

– Даже больше! – кивнул он, спрятав недоверчивость поглубже.

И чуть не добавил, кто именно «больше». Заклятые враги. Но это и так было им понятно и в озвучивании не нуждалось. И, кстати, вовсе не мешало дружить. В дружбе главное – взаимоуважение, а с этим делом у них всё было в порядке.

– А я думал, Пушкина учить не буду, – хмуро сказал ему в школе Типун. – А он, оказывается, умным мужиком был! Теперь почитаю. Скажи, а на фиг вообще нужна правда? Я не засну сегодня! Как он там? Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман? Обалдеть. Вован, ну кто тебя просил правду говорить, блин?! В репу ему дать!